Мы назвали его Айвазовский. Только не подумайте, что маленький блохастый комочек чем-то напомнил нам великого художника. Нет, он, конечно, был полосат и родился на море, но кличку свою получил в честь санатория, на территории которого мы его нашли. Ну а уж санаторий, в свою очередь, и носил это гордое имя. Дело было в июле 1996 года. Мы отдыхали в Партените, в Крыму, на берегу Черного, не всегда ласкового и не всегда теплого моря. Отдыхали, как говорится, «дикарями», то есть снимали жилье в городе, а вот купаться и загорать ходили через дыру в заборе, которым здравница отгораживалась от таких, как мы.

Сначала мы приняли его за камушек, лежащий посреди лужи (накануне прошла сильная типично южная гроза). Но надежда, что нас минует встреча с крошечным беззащитным существом и последующими моральными терзаниями, рухнула, когда мы подошли ближе. Все-таки это был котенок. Настолько маленький, что отсутствие поблизости мамы-кошки говорило  о том, что он сирота. Ему было не больше недели, глазенки еще мутно-голубые и бестолковые. Разум и чувства, как водится, вступили в борьбу. Разум напомнил о собаке и кошке, ждущих нас в Москве под присмотром мужниной мамы, о куче таких же маленьких беспризорников, обитающих по подвалам родной столицы и надеющихся попасть «в добрые руки». А чувства… Чувства сидели на ладони у сынишки и доверчиво на нас взирали. Тогда разум выдвинул еще один аргумент – на следующие три дня были запланированы и оплачены экскурсии по побережью. Этот аргумент показался на тот момент наиболее весомым. О том, чтобы оставить малыша на дороге, конечно, речь не шла. Мы отнесли его к санаторской столовой и договорились, что его будут подкармливать, а там, даст Бог, попадется он на глаза хорошим людям.

Но, то ли у хороших людей были проблемы со зрением, то ли у них своих «аргументов» было достаточно, но спустя три дня мы обнаружили «нашего» котенка на том же месте на крыльце  столовой. Он сидел  на виноградном листике, окруженный крупно порезанной копченой колбасой, и пищал. Окончательную точку в борьбе разума с чувствами поставила информация о том, что в конце сезона всех бесхозных котов будут отстреливать, если еще раньше их  не склюют бакланы.

Так в нашу жизнь почти на шестнадцать лет вошел Айвазовский – Вазик – Вазенька – Зяпочка.

Котенок очень быстро понял, что в его жизни наступила светлая полоса, и стал толстеть и хорошеть буквально на глазах. Но все равно в силу возраста был еще настолько мелок, что в съемной квартире, особенно на лоджии, пришлось заткнуть все щели, чтобы не тратить время на его поиски. Так же быстро он догадался, что именно я теперь его мама, так как именно от меня исходили все необходимые жизненные блага в виде еды и питья, а потому старался держаться поблизости и спать предпочитал на моей щеке (пока размер позволял), так что просыпалась я, когда просыпался он и начинал играть с моими ресницами.

В Москву котенок переезжал с комфортом в приобретенной специально для него красной пластиковой корзинке-переноске, и ему завидовал весь плацкартный вагон, ибо ведь не каждому удается так легко переселиться в столицу.

Знакомство с собакой Тоночкой и кошкой Нэнси прошло на удивление гладко. Нэнси на несколько месяцев заменила ему маму-кошку и обучила всяким кошачьим премудростям и особенностям жизни в городской квартире: научила пользоваться лотком, показала, где кухня и где чья мисочка, как правильно вылизываться, чтобы быть чистым и красивым. Увы, жизнь Нэнси сложилась трагично ( в ветклинике ей неудачно сделали операцию по стерилизации), и вскоре у нас остались только Тоночка и Айвазовский.

Довольно быстро Тоночка перестала быть для кота авторитетом (хотя и была старше на шесть лет), так как он догнал ее по росту. Только не подумайте, что от хорошей жизни кот вырос до размеров собаки, нет, это Тоночка, приобретенная в свое время на Птичьем рынке как щенок кавказской овчарки, доросла только до размеров кота. Как только они сравнялись, Айвазовский стал главным, причем в его подчинении оказалась не только собака, но и все мы. Будучи обладателем необыкновенно красивого тембра  (так что вторым его прозвищем стало Лучано Паваротти), кот очень любил разговаривать и слушать свой голос. Говорил он много и содержательно, не любил, когда его перебивали, терпеть не мог, когда кто-то из домочадцев пытался говорить громче него, сразу вцеплялся нарушителю порядка в ногу или руку (что оказывалось ближе на тот момент). А поскольку излагал он очень умные вещи (во всяком случае, вид у него был умный-преумный, а у нас в силу полного непонимания текста соответственно и вид был не очень), то пользовался исключительным уважением со стороны всех нас, наших друзей и соседей. Последние его просто обожали и приходили к нам в гости специально пообщаться с Айвазовским или пригласить его к себе.

Необычность придавал нашему коту и зеленоватый отлив шерсти (может, в рацион его родителей входили водоросли?). Когда медсестра в ветклинике заполняла на него паспорт, то ей очень хотелось как-то отметить эту зеленоватость, но в официальном документе это выглядело  смешно, поэтому там значится только ЕКШ (европейский короткошерстый) полосатый. А кличку она записала почему-то через дефис и получилось Ай- Вазовский.

Совершенно особые отношения сложились у кота с машиной. Уже после первой поездки на дачу он понял, что машина может быть не только другом, который доставляет его в охотничьи угодья, но и злейшим врагом, так как бездушно возвращает его обратно в город, в квартиру, где нет ни одной, даже самой захудалой мыши. Поэтому путь назад превращался в пытку «музыкальной шкатулкой». Кот орал так, что закладывало уши. А по приезде домой садился в прихожей в  угол, спиной к нам, и сидел так часами, злой и обиженный.

Потом он научился прятаться. Улавливал момент, когда по его подсчетам мы должны были бы начинать собираться в обратную дорогу, и исчезал, растворялся в окружающем пейзаже, искусно используя свою зеленоватую окраску. Несколько раз ему удавалось таким образом откладывать наш отъезд, пока и мы не придумали одну хитрость. Получилось это, правда, случайно.

Мы приехали на Чудское озеро. Планировали несколько дней пожить на берегу в палатке, а потом двинуться дальше, к Финскому заливу, и провести там остаток отпуска. Это был не первый турпоход Айвазовского. Он уже бывал пару раз  на Волге, где мы на лодке уплывали на остров, а машина, которая сразу превращалась для него из друга во врага, оставалась на стоянке. Тут машина-враг стояла рядом с палаткой, грозя в любое мгновение увести его из охотничьего рая. Поэтому Айвазовский  исчез сразу, как только его «выгрузили». Обустраивая походный быт, мы натянули веревку для просушки одежды от машины до ближайшего дерева. Со стороны это выглядело так, будто машина привязана. И, о чудо, кот, видимо, так и подумал.  И перестал прятаться! Теперь он даже мог запрыгнуть в машину, чтобы поспать на сиденье.

Правда, для нас это обернулось новой проблемой. Раз машина-враг «на приколе», рассудил кот, значит, мы не собираемся обратно, и, значит, у него «вагон» времени для изучения окрестностей. И Айвазовский стал уходить. Уходить очень далеко и о-о-очень надолго. Такого поведения от городского кота-кастрата никто из нас не ожидал. А он, с самоуверенностью почти коренного москвича, «бороздил» окрестные просторы, ничего и никого не боясь, считая себя самым страшным зверем в округе, а, может, и вообще самым страшным.  «Чудской поход» показал, что отныне планировать день отъезда мы сможем лишь  весьма приблизительно. Теперь все зависело от Айвазовского. Когда он возвращался после несколькосуточного отсутствия, а мы, теоретически, могли бы побыть еще пару дней в отпуске, то решение принималось в пользу досрочного отъезда, так как неизвестно было, как надолго он опять уйдет (а нам ведь все-таки на работу!). Нет смысла говорить о миллионах истраченных нервов и морях слез, пролитых от переживаний за маленького кота, гуляющего где-то там по лесной чаще, среди лис, волков и огромных орлов. Это и так понятно. Но не брать его с собой в походы?! Его, туриста до мозга костей?! Запереть в городской квартире кота-путешественника и при этом смотреть, как он ждет приближения лета, как радуется сборам, как спит на приготовленных к погрузке в машину рюкзаках?! Это было выше наших сил, и мы решили довериться его ангелу-хранителю. И ангел ни разу не подвел. Да и Айвазовский был от природы награжден умом и сообразительностью, которая с возрастом переросла в житейскую мудрость.

Постепенно и мы рядом с ним «помудрели» и поняли, что в его поведении в походах есть определенный алгоритм. Сначала он ждал, когда поставят палатку и «привяжут» машину (если мы были не на острове). Потом начинал свои «отлучки», день ото дня наращивая их продолжительность. Самая максимальная длилась пять суток (на Азовском море; видимо, морской воздух напомнил ему раннее детство и вскружил голову). За это время он, вероятно, успевал изучить все, что его интересовало, и дальше уже жил по общему графику: сон, подъем, завтрак, обед, ужин, короткие вылазки за мышами. Пришло даже время, когда мы стали предупреждать его о дне нашего отъезда, и в назначенный час он приходил к погрузке в машину или в лодку.

Когда Айвазовскому исполнилось девять лет, в нашей семье появился Дали. (С выбором клички для нового кота проблем не возникло: во-первых, нам его «дали» с просьбой пристроить, так как люди, подобравшие котенка в метро, не могли оставить его себе; ну а, во-вторых, нужно же было продолжить «художественную» линию). Дали было около двух месяцев. Принимая во внимание суровый нрав Айвазовского, мы, действительно, планировали искать для котенка хорошую семью через друзей или интернет, так как были уверены, что наш кот не потерпит вторжения на его территорию. Но он опять нас удивил. Видимо, решив, что накопленные знания и опыт уже пора кому-нибудь передавать, Айвазовский сам занялся воспитанием приемыша, став для него самым нежным отцом, которого только можно себе представить. В результате Далишка лет так до двух-трех не умел сам вылизываться, эту процедуру кот-папа ему не доверял. Когда Айвазовский решал, что пора укладываться спать, он просто прижимал котенка лапой, давя на него своим весом и авторитетом, и самолично его «мыл». А дело это, как известно, суеты не любит и длится долго, поэтому Далишке ничего не оставалось, как засыпать, даже если сначала это и не входило в его планы. Только мытьем Айвазовский не ограничился: почему-то он решил, что у котенка слишком длинные усы (не видел портретов Дали-художника!) и решил стать его личным брадобреем. На фоне короткой Далишкиной щеточки усы самого кота-папы стали смотреться особенно пышными и красивыми. (Может, именно этого он и добивался?)

Когда пришло время очередного похода, сердца наши, конечно, трепетали. А вдруг и этот окажется «сам себе туристом»? Но, слава Богу, Далишка оказался нормальным городским котом, который на природе все же предпочитал держаться поближе к дому-палатке и к нам. Айвазовского это, признаться, очень расстроило. Воспитывал-воспитывал и на тебе! Уж он его уговаривал пойти с ним, живописал  лесные красоты, рассказывал о своих приключениях. Все напрасно! Далишка и пытался поддаться на уговоры, и даже делал несколько шажочков за удаляющимся котом-папой, но страх перед неизвестностью оказывался сильнее, и он возвращался, чтобы ловить мотыльков возле палатки, есть из своей мисочки и спать в своей сумке-переноске. Но и на его долю выпали суровые испытания, так что первый поход, наверное, еще долго ему снился. Этот эпизод достоин отдельной главы.

Шквал

Был июль 2006 года. Для нашего похода мы выбрали Карелию, Ладожское озеро. Уже с мая во всем регионе стояла необычная для этих мест жара. Всегда суровая и холодная Ладога прогрелась до температур, комфортных для купания. Солнце раскалило карельские скалы и камни с красивым названием «габродиабаз», и от них воздух становился еще горячее. Отдыхающие прятались в тени деревьев или сидели по палаткам до наступления вечера, когда, наконец-то, можно было заняться тем, ради чего приехали на Ладогу: кататься на лодках, катамаранах, байдарках, яхтах.

Тот день сначала ничем не отличался от предыдущих: жара под сорок, ни ветерка, вода, как стекло, недвижима.  Мы тоже. В том смысле, что недвижимы. Часов до восьми вечера пребывали в таком состоянии. Потом стало легче, так как солнце милостиво спустилось пониже и уже не так нас донимало. Можно было «начинать» день. Айвазовский, конечно, начал его давным-давно, еще с утра пораньше отправился исследовать остров. Это был уже  десятый его поход и мы научились доверять его интуиции и отличной фотографической памяти, тем более, что на этом острове он  уже бывал. Раньше одиннадцати вечера кота можно было не ждать.

С того места, где стояла наша палатка, через небольшой пролив просматривался еще один лагерь. Там отдыхала большая компания: среди сосен было видно несколько палаток, а на берегу стояли катамараны. С наступлением вечера лагерь ожил. Кто-то погрузился в катамараны и отплыл, кто-то занялся рыбалкой, задымились костры. Мы тоже решили размяться и пройтись по берегу. С нами отправилась наша собака Лашенька, канадская хаски, а Далишка, разморенный жарой, остался в палатке.

Мы успели отойти на несколько сот метров, когда случился катаклизм. Небо из безмятежного синего стало вдруг холодно-стальным. В первое мгновение показалось, что озеро исчезло. (Кто бывал на Ладоге, знает, что называть ее озером даже как-то неловко,  это настоящее бескрайнее море). Реакция мужа оказалась значительно быстрее моей (точнее, я вообще ничего не успела понять): он схватил меня за руку и дернул за собой  за огромный валун, которых, на наше счастье, на берегу Ладоги  в изобилии. Собака втиснулась между нами. В ту же секунду стало понятно значение выражения «разверзлись хляби небесные». Мир вокруг нас рушился. Невиданной силы ветер разгонял волны, срезал их и швырял в лес. Шквальный порыв длился не больше минуты, а, может, даже и меньше, иначе мир бы, действительно, рухнул. Затем начался сильнейший ливень, и мы побежали назад. Еще несколько выражений обрели смысл и слились воедино: «промокнуть до нитки» и «до мозга костей». С мозгом, действительно, что-то произошло. Наверное, какую-то его часть выдуло ветром через уши, и из всех гнездившихся там когда-то мыслей осталась лишь одна, незатейливая такая: «Скорей бы  переодеться в сухое». На бегу я отметила для себя, что почему-то стало видно палатку сына и невестки, а раньше с этого ракурса я ее не замечала, да и устанавливали мы ее на поляне позади нашей. То, что лагеря вообще может не оказаться на том месте, где мы его несколько минут назад оставили, как-то даже  в голову не пришло. Мой ослабленный катаклизмом мозг верил в нерушимость нашей палатки, нашего раскладного столика (на котором мы, кстати, а, вернее, совсем некстати, оставили и фотоаппарат, и видеокамеру, и мобильники, так как в последний момент передумали брать это с собой на прогулку), наших раскладных стульев, нашей байдарки, нашей надувной моторной лодочки.

Ливень закончился в тот момент, когда мы достигли лагеря, вернее, того места, где он находился до нашей прогулки. Вероятно, природа решила, что под проливным дождем мы не сможем в полной мере насладиться видом разрушений. А посмотреть было на что. Точнее сказать, почти не на что: байдарки не было, как не было ни стола, ни стульев, и, соответственно, всех предметов, оставленных нами на столе. Зато валялся чей-то топор, вероятно, прилетевший из соседнего лагеря (хорошо, что нас не было, когда он выбирал место для посадки). Вместо палатки была искореженная груда ткани и того, что осталось от алюминиевых стоек. Лодка была на якоре, закрепленном в камнях, поэтому никуда не делась, зато перестала быть средством для передвижения по воде, так как частично превратилась в лохмотья. Хорошо хоть мотор лежал отдельно и благополучно переждал натиск стихии в углублении между валунами.

Здравость мышления, наконец-то, стала возвращаться, но как-то частями: увидели разрушения  в лагере – вспомнили о детях. Стали кричать: «Ребята, вы живы?» В ответ услышали веселые голоса: «Живы! Мы летали в палатке!» Значит, мне не померещилось и их палатка, действительно, переместилась. Увидели то, что осталось от нашей, - вспомнили о Далишке. И сердце в буквальном смысле упало, ведь котенок (а ему всего-то было десять месяцев от роду) оставался в палатке, когда мы ушли. Тут в глаза бросилась его сумка-переноска, торчащая из веток сосны, куда ее, видимо, зашвырнул ветер, а Далишка всегда спал именно в ней! Стали судорожно разгребать завал, услышали писк. Слава Богу, жив!!! Котенок сидел под всей этой обрушившейся на него кучей насмерть перепуганный, абсолютно мокрый и тоненько и уже как-то хрипло (вероятно, голосовой запас был на исходе) пищал. Хорошо начался для него первый поход, ничего не скажешь! Абсолютно мокрым был не только Далишка, но и все, что находилось  в палатке до ее обрушения: надувные матрасы, одеяла, подушки, рюкзаки с одеждой – все это плавало в огромной луже.

При виде нас котенок мгновенно затих, свернулся  калачиком на мокром матрасе и уснул, к нему присоединилась собака. Видимо, от пережитых потрясений нервное истощение наших зверят достигло своего предела. Кстати, мне все же удалось переодеться! Из всех наших насквозь промокших вещей сухими остались лишь мое белье, свитер и теплые носки! А все потому, что просьбы свои нужно формулировать ясно и четко, чтобы ангелу-хранителю не приходилось ломать голову, чем тебе помочь! Знай я это чуть раньше, набралась бы наглости и расширила список хотя бы до сухих матрасов и одеял, ведь нам предстояло пережить ночь, прежде чем выглянет солнце и можно будет начать просушку.

Первый шок прошел, и мы принялись за восстановление нашего лагеря. Поскольку шквал пришел со стороны озера, то все сдуло в лес, а, значит, там и следовало искать пропавшие вещи. Там мы их и нашли! Сначала увидели байдарку. Она ярко-желтым пятном выделялась на фоне сосны, между ветвями которой мирно покоилась. Ветер поместил ее туда так аккуратно, что она осталась совершенно целой и даже надувные подушки были на месте! Стол и стулья тоже нашлись. Не сразу, но нашли мы и фотоаппарат, и видеокамеру, и даже мобильники выудили из расщелины. Вот только ничего уже не работало.

Поглощенные этими занятиями про Айвазовского мы вспомнили,  лишь когда он не пришел в ставшее уже привычным для него время – одиннадцать часов вечера. Не вернулся он и в двенадцать, и в час. Мы гнали от себя мрачные мысли и старались друг  другу внушать надежду, что с нашим обожаемым котом ничего не случилось: ну, задержался, ведь бывало раньше! Он пришел около двух часов ночи и долго и  возмущенно что-то нам рассказывал. Что именно мы поняли на следующий день, когда пошли посмотреть, как лес пережил шквал. Оказалось, что нам несказанно повезло (чего нельзя сказать о соседнем лагере, оказавшимся на пути урагана, и тех, кто «вышел в море»): шквал пронесся узкой полосой и нас задел лишь краешком. Этот край обозначился поваленными вековыми деревьями, полностью изменившими пейзаж. Конечно же, Айвазовский был возмущен! Мало того, что треск ломавшихся, как спички в руках великана, деревьев напугал бы кого угодно, так под поваленными деревьями исчезли тропинки,  и обратный путь превратился для нашего кота  (спасибо его счастливой звезде,  что он вообще остался жив!) в такую полосу препятствий, что совершенно непонятно, как он ее преодолел, да и  как смог найти дорогу назад в этом ставшим вдруг очень страшным лесу?!

Походный быт постепенно наладился, тем более что через пару дней к нам присоединились наши друзья и с появлением их лодки проблема возвращения на «большую землю» отпала. Айвазовский снова уходил «в разведку», а Далишка предпочитал не рисковать и быть поближе к нам.

Когда в нашей семье появилась Нюша (ее маленьким щенком подобрали на улице), мы задумались о том, чтобы перебраться жить за город: продали квартиру, купили землю и построили дом. Участок  выбрали рядом с полем и лесом, вдали от проезжих дорог. Айвазовский был в восторге от такого «похода».

Для наших питомцев мы решили проделать в деревянной двери отверстие - отдельный вход (как на Западе!).  Очень быстро об этом пожалели: обрадованные свободой коты тут же стали населять новый дом мышами. (Может, на случай плохой погоды, когда нельзя будет охотиться в поле, а, может, в качестве благодарности нам, ведь мышь – это лучший подарок!)  Пришлось дверь заменить на металлическую, а котов пускать в дом только после «фейсконтроля».

Собаки переменам в своей жизни тоже были рады. Наша хаски буквально поселилась во дворе, благо ее шуба это позволяла. Нюша, хоть и метис овчарки,  по сравнению с Лашенькой  - в  «пальтишке на рыбьем меху», но зазвать ее домой было невозможно. Как дети, дорвавшиеся до воды, сидят в ней, пока не посинеют! Однажды она так замерзла, что, когда все-таки вернулась в дом, ее сильно знобило.  Я накрыла ее пледом, но это не помогло. Тогда Айвазовский поднялся со своего теплого местечка возле камина, запрыгнул на кресло к дрожащей собаке и лег сверху. Далишка, привыкший все повторять за своим наставником, расположился рядом, и таким бутербродом они лежали, пока Нюша не согрелась.

У Айвазовского появилась новая привычка: он стал присоединяться к нам во время прогулок с собаками. Иногда за ним следовал Далишка. Со стороны это, наверняка, выглядело забавно, так как мы вытягивались в довольно длинную процессию: впереди друг за дружкой бежали две собаки, затем шли мы, а за нами так же «в линеечку» трусили два кота. Поскольку Айвазовский был уже в довольно пожилом возрасте, то регулировал темп прогулки: если он был, на его взгляд, чересчур быстрым, кот возмущенно орал, тогда собаки останавливались и поджидали своего друга.

Когда нашего любимого кота-путешественника не стало, роль воспитателя пришлось взять на себя Далишке, так как в семье появились новенькие – пес Мартин и котик Бонд. Но это уже совсем другая история…

Как жаль, что я так и не смог научить их кошачьему языку, хотя и  давал им уроки каждый день в течение почти шестнадцати лет. Вообще, странные они. Что бы без нас делали? Не умеют ни чувствовать, ни слышать, ни видеть того, что чувствуем, слышим и видим мы. Вот и не знают, что я, по-прежнему, рядом. Далишка, конечно, пытается им  это втолковать, но уж куда ему, если я не смог. Даже собаки к жизни больше приспособлены, хотя, разумеется, и не так, как мы.

Мы – само совершенство.

Декабрь 2013

Автор: Малышкина Ольга, г. Москва